«Вор», «Здравствуйте, дети!», «Водитель для Веры» — мы уже привыкли к знаку равенства между именем Павла Чухрая и драмой. Так что в жанре и общем настроении нового фильма режиссёра не сомневался никто. «Холодное танго» — драма, переходящая в трагедию. Её действие разворачивается в военные и предвоенные годы. Субтитры в конце картины скромно обозначают, о чём картина: во время войны умерло столько-то литовских евреев, после — депортировано столько-то литовцев, при освобождении Литвы от немецких войск погибло столько-то бойцов Красной Армии.
О том, что война — это военные потери и мирные жертвы, и о том, что она не заканчивается с победой, а тянется дальше в мир.
Главный герой, сначала еврейский мальчик, а потом уже мачо Макс откровенно шокирует именно тем, что для образа основного рассказчика и центрального действующего лица кажется совершенно неподходящим. Раз за разом он предаёт, чтобы выжить. Предаёт сестру, предаёт девочку, которой признался в любви, предаёт начальника. Предаёт страшно и некрасиво, так что никаких сомнений в том, что он совершает, быть не может. При этом, признаюсь, и жалость вызывает, и сочувствие… и ужас: а вдруг такое же таится в тебе?
Смотреть фильм тяжело. Он сделан красиво, он сделан увлекательно, но смотреть — тяжело, хотя нет ни одной натуралистической сцены. Всё самое кровавое, неприглядное оставлено за кадром, почти ни одного убийства мы не увидим, хотя по сюжету их огромное количество. Мастеру нет нужды впечатлять нас пулями, впивающимися в тела людей, или близко, в деталях представленными горами трупов. Он старается не эксплуатировать мертвецов, в этом чувствуется почти болезненная деликатность.
Всё, что мы видим на экране, мы знали раньше.
О том, как детей вырывали из рук матерей. Дети были нужны, чтобы брать из них кровь для солдат Вермахта. Еврейская кровь была плоха, только пока текла в еврейских жилах, и чудесным образом прекращала смущать, оказавшись в жилах арийских.
А крик «Не отдавайте им детей!» — как в первый раз.
И фраза «Сколько их, закапывать замучаешься» от литовца-коллаборациониста — как в первый раз.
О том, как для себя видели справедливость те, кто вселялся в дома расстрелянных, мы знаем.
А от литовской девочки, утешающей плачущего по матери еврейского мальчика: «Ты же должен был знать, что так закончится… Много ваших делало вреда», я вздрогнула — как часто мне доводилось видеть такую фразу под своими записями о нападениях на цыган?
И любой, мне кажется, вздрогнет, даже не припоминая тех соплеменников, что пострадали от «А чего вы хотели?»
Сцены изнасилования — страшные. И хотя одна из них совершается мужем над женой (главным положительным героем над главной положительной героиней!), показана она так, что сомнений нам не оставляют. Безумные глаза Лаймы, когда проснувшийся Макс разыскивает её, скрючившуюся на полу, не дадут зрителю усомниться, страсть он сейчас видел или то, что принято подавать как страсть.
Что бы ни показали нам в картине, обо всём мы знали.
И всё равно Чухрай умудряется не попасть на ороговевшее, намозоленное — или оно становится живым?
Странно, но жалко почти всех. Не только раздавленную изнасилованием и предательством, с переломанной психикой Лайму и вечного предателя самых близких, красавца-музыканта Макса. Но и всех, кого настигает карма.
А карма, кажется, не упускает никого — а если упустила, обязательно догонит за кадром.
Описывать — значит, пересказывать весь фильм.
Но, может быть, этот круг преступления и воздаяния (за счёт другого преступления, которому, видно, тоже предназначено своё воздаяние) даёт ответ на вопрос, почему именно такой мальчик и мужчина, как Макс, выбран главным героем.
Слишком слабовольный, слишком боязливый, чтобы серьёзно влиять на то, что происходит даже в двух шагах от него (кроме как, разве, совершить очередное предательство), он становится идеальным рассказчиком, не меняющим реальность, а фиксирующим её во всей изменчивости, в каждом изгибе и заломе. Не маленький человек, которому пришлось стать героем, а маленький человек, крутящийся на ободе колеса истории инертно и покорно.
Картина, без сомнения, вызовет (или уже вызывает?) огромное количество горячих споров, полных предъявления счетов друг другу, а заодно и режиссёру. Но упрекнуть в неосторожном обращении с фактами, в исторической неправде Чухрая невозможно. В конце концов, он только ещё раз рассказал нам всё то, что мы знали и так.
