— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
Мы стояли на крыше морвокзала и смотрели на город. Внизу плескалось море, немного нетрезвых людей с чемоданами и 99 год. Был июль.
Я закурила.
— Байкером, наверное. А ты?
— А я — художником.
— Почему художником?
— Не знаю. Ну, рисовать нравится.
У него были розовые волосы и фартук, а у меня — резиновые перчатки до локтя. Каждый вечер мы приходили в этот клуб и заступали на смену. Он — помощником повара, я — уборщицей сортиров. Платили немного, но когда тебе 18, всего хватает.
До середины ночи мы чистили кальмаров и пол в туалетах, потом я немножко читала Гениса, потом спала на двух стульях ещё час — коллега-уборщица, старше меня лет на 30, говорила: а ну спи, что ты там все читаешь, как дура, девушка должна спать! Для красоты. Спи, спи, маленькая, суки, используют детский труд… Спи, а то будешь потом, как я.
Но потом всего лишь начинался рассвет. Бар пустел, а мы собирались у стойки, чтобы нагло сложить на неё ноги и выпить все, что бог послал. Бог тогда посылал нам много чего. В 99-м морской вокзал гудел, как улей. Шальные деньги, много, бандиты с красивыми, как черт знает что, девушками; машину могли пропить за полтора часа, могли проиграть, и не только машину.
— Будешь?
Он плеснул мне ещё джека. Со льдом, всё как надо.
— А если не станешь художником, тогда что?
— Да всё равно. Что-нибудь. Буду жить. Смотреть на море. Думать. А ты?..
Разговор — как легкая паутина, слова, которые ничего не весят, солнце падает прямо в ненакрашенные ресницы. Кем ты будешь? Что тогда?
А потом просто прошло 17 лет. Я не стала байкером. Слава богу. Уборка сортиров не превратилось в профессию, что тоже, в общем, неплохо. Морвокзал стих, клуб снесли, контакты розоволосого истлели ещё в августе того же, 99-го, года. Я что-то пишу, говорю и придумываю. Десять лет не складываю ноги на барную стойку. Не хочу.
Но иногда, выпив (или нет) с видом на море (или нет), я спрашиваю себя: кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
Мне 35, я расту каждый день, слова по-прежнему ничего не весят. Так интересней.
