Лев Толстой не отпускает от себя кинематографистов. С тех пор, как его очень, очень поучительный (как почти всё у Толстого) роман «Анна Каренина» был экранизирован в Германской Империи в 1910 году, свою жизнь Анна пережила в разных фильмах и сериалах ещё двадцать девять раз, в том числе даже исполняя балетные па в теле Майи Плисецкой.
Тридцать первая экранизация, кажется, неспособна уже дать ничего нового. Видели мы Каренину всякой: и грешницей, и просто запутавшейся, и фигуристой красавицей по моде сороковых, и астенической красоткой наших дней. Что нам мог необычного показать Карен Шехназаров?
Дело оказалось не в том, что — а в том, как.
Мы видели историю глазами Толстого, большого ненавистника всего человеческого, особенно женщин — какое бы горе ни случилось с его героями, всегда сверху витает огромная надпись: «Так им и надо!!!» Мы видели историю глазами читателя, который вроде бы сочувствует героям, но помнит, что Толстой — гений, и значит, все получили поделом, гений так просто никого не обидит.
Шахназаров показал историю Карениной глазами человека, который её любил — и любит сквозь года, любит настолько, что готов поверить, будто Анна не умерла (может же такое быть), а опять решила круто изменить свою судьбу, скажем, уехала куда-нибудь, а похожие платья у женщин — разве же редкость? Да, у нас история Вронского — то есть, рассказанная им.
Уже от одной смены рассказчика на человека, который не ненавидит, не осуждает, а просто любит и потому даже в дурные поступки, даже в неудобные слова и привычки вникает, выискивая их причину, чтобы любимую понять и, конечно, простить, история, наконец, обретает жизнь, кровь, биение сердца.
История Карениной от Вронского (и Шахназарова) — это не история оступившейся или запутавшейся. Это история женщины, которая влюбилась во время и в обществе, где её любовь преступна, как бы ни была искренна, горяча, чиста и… обыкновенна.
Да, ничего необычного нет в любви Карениной. Каждая так может — встретить однажды самую сильную любовь своей жизни. В юности. В зрелости. Даже на склоне лет. Каждая может разлюбить и так, вероятно, не сильно любимого мужа. У каждой муж может быть доволен или недоволен открывшимся фактом.
Это самый честный, самый верный взгляд на то, что произошло с Карениной.
Тем невыносимее складывается обстановка вокруг Анны. С такого ракурса сложившаяся ситуация — не естественное следствие ошибок, о котором хочется сказать: не будьте к оступившейся справедливы, будьте милосердны! Нет, теперь, когда мы понимаем, что произошло с Анной, а не смотрим на неё через призму морализаторского, человеконенавистнического и, по выражению родственниц Толстого, женофобского взгляда её создателя, мы понимаем, что не в Анне трагедия — в том, что общество вокруг неё не может принять естественных порывов души любой живой женщины, оскверняя саму любовь так, словно гаже ничего и не бывает.
Чем отличалась жизнь Анны с Вронским и их общей дочерью от обычного второго брака? Только тем, что общество не намерено было признавать их семью, уже существующую, уже связанную общими чувствами и общей историей.
Одним смещением взгляда жизни Толстому, впрочем, признаем, не добавить. Натурализм есть, а жизни — нет. И Шахназаров прибегает к живительному вливанию Вересаева. Где светские скандалы Санкт-Петербурга, и где очерки о Японской войне, казалось бы? Но скрещение сюжетов вышло простым и естественным. Ведь это Анна умерла, а все, кого она знала (или, может быть, почти все) остались жить дальше, с Россией. Россия вошла в войну — и Вронский вошёл, и ставший военным врачом Серёжа Каренин. Точно так же, как позже они, вероятно, войдут и в Первую мировую, и в Гражданскую…
Рассказ о жизни двух главных мужчин в жизни Анны, возлюбленного и сына, становится рамкой для рассказа о ней самой, переносит точку взгляда в будущее, когда каждый вспоминает уже то, как замечает Вронский, что ему помнить хочется. И хотя он является только рамкой, следить за ним так же интересно, как (стало) за сюжетом основным.
Щемяще трогательно смотреть, как много лет назад лишившийся дочери Вронский привязывается к поющей манчжурской девочке. Каким одиночеством веет от Сергея Каренина, некогда так страстно любившего мать и потом так же горячо от неё отказавшегося — хотя, казалось бы, война плохое место, чтобы понять, кто в мире одинок и кто нет.
Да, у Толстого тоже было своё «после Анны» и тоже война. Но — слишком близко они были, ещё не на том расстоянии, на котором можно оглянуться.
Не мне об этом рассуждать, но в Вересаеве вообще больше русского, чем в Толстом — я говорю, конечно, о литературе, а не о показном подборе гардероба — и с добавлением Вересаева история Карениной, наконец, превратилась из речи с французским акцентом, за которым не слышно родной французской речи, а только скверной русской, в повествование с голосом естественным и узнаваемым в своей национальности. С учётом места, которое в русской культуре занимает сам роман и его автор — стало явно естественнее и логичнее, что ли.
То, что Анна вместо трагических и жеманных интонаций теперь разговаривает сначала простыми, бытовыми, а затем невротическими, болезненными, тоже сильно пошло истории на пользу.
Страсть и боль стареющего Каренина, скрывающаяся за холодными, апеллирующими к разуму словами, за поведением, которое он пытается сделать рассудочным из принципа, из воззрений, а не потому, что от природы способен спокойно переживать крушение любви, и то, что воспринимает как предательство — разве не прекрасны? Ведь если наша Анна больше не картонная кукла, которая нужна, чтобы получила поделом, то и люди ей возле нужны — любимые и нелюбимые — живые и полнокровные. Любящий, болеющий за неё сердцем брат, сбитый с толку и тоскующий сын, новый возлюбленный и фактически муж, пытающийся справиться с её неврозом без понимания, с чем имеет дело — нет, картонного мужа тут не надо. И трагедия Каренина во многом в том, что он себя картонного для Анны создавал. Ей нужны были страсть и любовь, а он прятал их и прятал за бесконечными морализаторскими рассуждениями. И в той точке, которая стала для их отношений поворотной, тоже.
Впрочем, я и так уже на грани спойлеров. Не стоит ли мне закругляться?
Хотя, говоря честно… И без спойлеров конец немного предсказуем.
